Знакомства в кимрах

А что тут такого? Я в Кимрах летом, когда жара, люблю босиком погулять - это не Москва! А в глушь я поехала не просто так а со своими преподавателями и с разрешения папы... Лишь бы придраться!

Общага студенты пьяная по очередиПоказаны 1…6 из 30 историй… — презрительно усмехался он про себя. Разве что с Ирой по старой памяти общался более или менее близко. — Ты тут надолго? — спросила она его как-то. — Не …… и он не сможет найти работу по душе. К счастью, все обошлось. Бывший студент-физик, про которого шутили, что у него сознание не как у физика, а как у шизика, смог …… этом злоключения Влада не закончились — в родных Кимрах он заслужил репутацию пьяницы и скандалиста. Частенько он пил, как не в себя, и это не нравилось Владимиру …… знал, что и Влад скоро пойдет по тому же пути? Пару лет назад он расстался с очередной пассией, и вернулся в Кимры. Какое-то время он безбожно пил, а вскоре попал в …Частей: 1 23 января 2025 12 стр. Измена Минет •… свое пьяное состояние, вот только делаем мы так, не только для того чтобы не общаться с неприятными нам людьми. Состояние опьянения мы еще использовали и для своих игр …… Вот к примеру, что мой муж ММА(шник), а ведет себя, как какой то хлюпик-студент. Нет, мой Максим не студент-хлюпик. Дело в том, что ему очень нравится смотреть …… что это моя ошибка, и если я буду скакать по частям туда-сюда — это в первую очередь будет неуважение к моим читателям. Поэтому я решила исправляться перед вами …Частей: 8 15 января 2025 27 стр. По принуждению Подчинение •… друзей, которые бы помогли ему влиться в мир людей и научиться с ними хотя бы общаться, а цель у него была одна: секс. Как вы уже поняли — Гиям мальчик закрытый, сутулый …… с крепким бюстом. Инга сразу же узнала в ней свою однокурсницу, в пору студенческих годов они не особо общались, но все же признали друг друга и договорились в обед …… своем желании не могла этого ему дать, здоровье не позволяло и мужа понесло: пьянки, гулянки, измены были до тех пор пока они не развелись и забыли друг про друга …… зря она так, глаза медленно стали закрываться. Гиям шел домой после очередной халтурки, разгружать-загружать все же дело не из легких и он все ждал, когда же ему …Частей: 2 9 декабря 2024 4 стр. По принуждению… подозрение, что делала это супруга только ради того, чтобы я как можно меньше общался с девушкой. Алена и Любушка быстро нашли общие темы для разговора, а после того …… Аленой я не виделся года три, поэтому очень удивился ее звонку. В студенческие годы у нас был бурный роман, но продлился он недолго и закончился так же неожиданно, как и …… посередине. Идет? Алена была девушкой настырной, а мы уже достаточно пьяными, так что в конечном итоге Люба согласилась на предложенный гостьей вариант. К тому …… не

Эффектный удар меча по гордиеву узлу, но, к сожалению, узлы ли ныне вяжутся из более жестких ремней, меч ли худо отточен, – только узел остался неразрубленным. «Параллельно с торжеством феминизма, – жалуется г. А-т, – число бросаемых младенцев доходит до степеней поразительных; абортная практика врачей совершенствуется; есть уже умы, предлагающие кастрацию, ради уменьшения порочного и лишнего человечества. Сутенерство… и т. д.». Я не улавливаю связи, почему все эти прелести сопоставляются г. А-том с торжеством феминизма (да и где оно, это торжество?), но думаю, что к сужению женского вопроса в детский и материнский они отнюдь не располагают. Число бросаемых младенцев и аборты стоят в прямой зависимости от экономических причин, железную силу коих так основательно уважает г. А-т. Достаточно заглянуть в отчеты воспитательных домов, чтобы видеть, в какой строгой последовательности по недородным годам, когда дорожает хлеб, падает «предложение» материнского самоотвержения, к которому обращается г. А-т, и растет «спрос» на воспитательный дом. Лучшее средство обеспечить ребенку благополучное возрастание – это дать его матери свободный и доходный труд. Положение внебрачных детей в русском народе плачевно всюду, за исключением тех немногих уголков нашего отечества, где женская самостоятельность гарантирована необходимостью для мужчин-промышленников бабьей рабочей помощи: у Белого моря, на Урале, на Дону, на Кубани, в Кимрах. Экономическая необходимость и трудовое равноправие женщины очень легко разрешают вопрос о «внебрачных, естественных или пусть хотя бы святых (?) детях», – как выражается г. А-т, остря в этих эпитетах, сказать правду, довольно-таки странно. Поморка-артельщица, которую мужики приглашают на сходки, как равноправного товарища, сама добычница, не зависимая от мужских рук в прокорме себя и своего дитяти, ничуть не конфузится внебрачного ребенка: «Мой „парень“. И детство девкина, внебрачного парня не умаляется в обычных правах, сравнительно с ее брачными парнями от законного супружества. Там, где полы общественно равны, деление детей на брачных и внебрачных естественно сводится на нет. В пример крушения феминистической гордости, г. А-т напоминает мне, что Виктория Павловна в моем романе была горько наказана за уклонение от материнских обязанностей к своему внебрачному ребенку. Г. А-т забывает, что при условии общественного равноправия полов Виктория Павловна не имела бы и причин уклоняться от своего ребенка.Что касается альфонсизма или сутенерства, в каких бы формах они ни скрывались – грубых или изящных, низменных или великосветских, то, конечно, тут феминизм уже ровно не при чем. Сутенер – прямой и естественный враг женской свободы, и развитие феминизма должно уничтожить сутенерство не только, как отвратительное явление общественной безнравственности, но и просто как чужеядный вид экономической эксплуатации, протягивающей жадную лапу даже к единственной при современных условиях доходной статье женского труда – к полу. Я убежден, что труженицам женского освобождения нестрашно принять вызов на подвиг, за цену которого г. А-т согласен приветствовать торжество феминизма:– Чтобы дрянным душонкам, позорящим человеческое имя пошлякам и тунеядцам женщиною сильной и властной был положен тот

Я очнулась в густом бледном тумане цвета топлёного молока и раскрыла глаза. Сперва я увидела только дымное марево, сквозь которое тускло просвечивали неясные силуэты. Словно сомневаясь в своей реальности, я опустила глаза и стала ощупывать своё тело руками. Оказалось, что я всё ещё голая, сижу на корточках в густой изумрудной траве, и у меня в голове вьётся далёкая тихая музыка про траву, траву у дома: “зелёная... зелёная трава...” – пело у меня в голове. “Где я? – подумала я, – это мне снится? Это всё мне приснилось?” Я подняла взор и увидела своего инопланетянчика. Его огромные раскосые глаза смотрели на меня серьёзно и печально. “О, Боже – запело в моей голове, – это всё ещё продолжается?! Когда же всё это закончится?”

– Где я? – спросила я уже вслух и не узнала своего голоса.

Мне показалось, что я издала какую-то птичью трель.

– Я что, уже умерла? Меня распылили, – пропела-спросила я мысленно.

– Нет, они ещё не успели, – ответил мне певучий голос моего малыша, – мы тебя выкрали у них и телепортировали. Ты теперь на Земле.

– А где тогда всё? – спросила я озираясь по сторонам.

Я видела только колыхащиеся вокруг смутные образы инопланетянцев, некоторые из которых показались мне очень знакомыми. Рядом с малышом стояла высокая (сравнительно с ним) женщина с красивым лицом. “Где я её видела? – напрягла я свою память и вспомнила: – А! Это мать малыша! Она же говорила по телевизору: ”Внимание! Кто-то из аборигенов планеты Земля похитил нашего ребёнка...”, – вспомнила я. Она же растянув свои красивые, в отличие от прочих инопланетянцев, полные губы в некоторое подобие улыбки, произнесла, не разжимая уст:

– Мы знаем, ты малыша не похищала. Этот глупыш сам забрался под твой письменный стол. Он сам виноват.

Она была неподвижна и не шевелила губами. Её голос просто сам по себе пел в мой голове. “Мне это всё таки снится” – подумала я, а её голос пропел, будто в ответ моим мыслям:

– Нет, тебе это не снится! Всё это взаправду.

– Но тогда где я? Где всё? – спросила я опять мысленно.

– Ты сейчас в лимбе!

– “В лимбе”? – удивлённо воскликнула я, – Что значит “в лимбе”?

– Так вы называете место пребывания тех, кто не попал на тот свет по независящим от него причинам.

– Мы называем? – воскликнула я удивлённо, – Да я в первый раз слышу такое слово!

– Это неважно, что ты не слышала, – пропела она, – вот теперь слышишь: “в лимбе... в лимбе... в лимбе...”

– Да откуда ты это взяла?

– Из полного собрания глупостей вашего “человечества”

– Что это за собрание?

– Оно у вас называется “Википедия”.

– Вы лазаете по Интернету? Но как? У вас же нету компьютеров!

– А нам они не нужны! – пел её голос, – Интернетом заполнен эфир...

– Эфир? – переспросила я, – что это такое – “эфир”?

– Это всепроникающая среда, колебания которой проявляют себя как электромагнитные волны, – она провела вокруг себя рукой и добавила: – в том числе, как видимый свет.

Вокруг было очень светло, даже ярко, и я уже явственно видела их всех и даже сзади них, в дымке, различала кусты. Видно, эфир начал проявлять себя более явственно, и “лимб” стал больше походить на нашу Землю.

– Нам надо спешить, – сказала она, – нас могут искать.

– Кто? – спросила я.

– Наши старшие братья, – отвечала Мать Малыша.

– Мы сбежали, – сказала Розовая Врачиха и пояснила: – Нас распылили на атомы, но мы выкрали информацию и послали её всю на Землю, а здесь рекреатировались...

– Теперь же нам надо спрятаться, – подхватила её пение Мать Малыша.

– Где же вы можете спрятаться? – удивлённо спросила я?

– В морге, – отвечала Розовая Врачиха, – где у вас морг?

– Морг? – воскликнула я, и мурашки побежали по моему телу, – откуда я знаю, где у нас морг? – пробормотала я едва шевеля губами и спросила: – и ваще, где мы?

– Она же сказала: “Мы в лимбе”, – пропела Розовая Врачиха, но Мать Малыша её перебила:

– Не говори глупостей, я это не говорила, что “мы в лимбе”, я сказала: “Это она в лимбе”, – проговорила она, указав рукой на меня, – а нам надо пойти в морг, забрать там тех, кто лежит в лимбе и там переодеться.

“Во что они будут переодеваться, – подумала я, – если они голые, то им надо одеться, а не “переодеться”.

– Ты правильно рассуждаешь, – прочла Мать Малыша мои мысли, – мы должны поднять тех, кого вы называете “покойниками”, и в них переодеться.

– “Переодеться в покойников?! – изумлённо воскликнула я, – как это?

– Это вы их так называете, – повторила мать малыша. – название это не правильное. Мало кто из них на самом деле находится в покое. Большинство из них очень даже подвижны и суетливы.

“Ого, – подумала я, – она не только “Википедию”, она даже Хармса читала!”. Мне отчётливо вспомнилось одно место из его книги: “Покойники, – объясняли мне мои собственные мысли, – народ неважный. Их зря называют покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвецкой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного: следить, чтобы покойники не расползались”. Тогда эти слова меня позабавили, а теперь мне сделалось страшно.

– Так где у вас морг? – повторила свой прежний вопрос Розовая Врачиха.

– Я не знаю! – воскликнула я, – Откуда мне знать?

– Где у вас тут больница? – спросила Мать Малыша, – в каждой больнице есть морг.

– А где мы ваще! – воскликнула я ещё раз и опять огляделась.

Теперь всё вокруг сделалось не таким-то уж ярким, видимо “лимб” или, как его там? – “эфир” стали приобретать более реалистические черты, и я узнала места. Мы, оказывается, стояли посреди парка, у озера, почти на том самом месте, куда я принесла в рюкзаке малыша и “стартовала” с земли на летающую тарелку. “Больница... где больница?” – подумала я и вспомнила.

– Идёмте за мной, – сказала я инопланетянцам и, поманив их рукой за собою, пошла вдоль парка к дороге. Уже вечерело, вокруг не было ни души. “Лето же, темнеет поздно, значит, уже скоро ночь, – подумала я, – вот поэтому нет людей... А вдруг кто-то появился, а я совершенно голая, да ещё в компании иноплпнетянцев”. Опять холодок пробежал по моему телу, но другая мысль меня немножечко успокоила: “Инопланетянцы, я в парке голая... в толпе инопланетянских сущест... мы идём в морг, переодеваться в покойников... наверняка мне всё это снится”.

– Да не снится тебе! Я ж говорю, сы сейчас в лимбе, – услышала я, как в моём мозгу поёт голос Матери Малыша.

“Во, блин, они мои мысли читают” – подумала я.

– Конечно! Ты же вопишь на всю вселенную, – пропел в эфире мне её голос.

“Буду молчать” – подумала я.

– Вот и молчи!

“Как я могу молчать мысленно?” – подумала я и решила в уме просто проговаривать маршрут: “На дорогу... потом направо, к мосту... и т. д.”.

Мы вышли на улицу Орджоникидзе и пошли вдоль неё к речке Кимерке, потом перешли через мост вышли на улицу Кирова и свернули на улицу Пушкина. Где-то там, я помнила, была городская больница.

Когда мы уже подходили к старому, зашарпанному красно-кирпичному зданию, залатанного вставками из белого кирпича, с ветхим покосившимся штакетником, навстречу нам из здания вышел шатающийся человек в камуфляхных штанах, в смятых гармошкою сапогах и в неопределённого цвета куртке. Он шел, уставясь себе под ноги, наверное чтоб не споткнуться и не грохнуться в грязь, что-то напевал себе под нос и нас вроде как не замечал. Вдруг он поднял глаза увидал нас и воскликнул:

– Ууупс! Весёленькая компания!

– Иди себе, куда шел, по добру, по здорову, – сказала я ему, стараясь не быть слишком грубой.

Ой! Девчонка... Привет, красавица, – он смерил меня взглядом, с головы и до ног, и спросил недоуменно: – А одёжку-то где позабыла!

– Дома оставила, – ответила я, – тебе-то какое дело?

– Не-не-не. Я ничего... – пробормотал он, перевел глаза на моих спутников и спросил:

– А это что у тебя за обезьянки? Чувствую я уже очень хорош... Надо б поправиться...

– Это мои... – начала, было, я, но запнулась, не зная, что и ответить.

– Вижу, что это “твои”, а путь куда держите? – продолжал он приставать к нам с расспросами.

– В больницу, – ответила я, и указав глазами на обшарпанное здание, спросила: – это больница.

– Да, это больница, я там работаю, но вам нужна не эта больница, а Психуха на Звездыне (так в Кимрах местные называют улицу Звиргздыня).

– Это тебе надо туда, тока в наркологию, – обиженно ответила я.

– Ну, не обижайся красавица! – заговорил он, засияв вдруг улыбкой, – я здесь работаю. Чувствую, что я вам пригожусь. Чем вам помочь? Что у вас болит? В какое отделение вам надо? – засыпал он нас вопросами и прибавил:– Тока больница уже закрыта.

– А ты что тут делаешь? Ты что, правда здесь работаешь? – спросила я его.

– Правда. Чё мне врать-то?

– А где? Кем?

– Да я секюрити, охранник, сторож, одним словом. – сказал он и прибавил: – в покойницкой.

“Ну это ж надо ж! – подумало я – какое совпадение! Просто мистика какая-то”, – а вслух сказала:

– Нам как раз туда и надо!

Пьяный сторож покосился на моих спутников и спросил хмуро:

– Они что, трупы едят?

– Боже, сохрани, – ответила я, – им просто надо переодеться.

– А! Понятно, идите за мной, я дам вам халаты, в шкафу там их много... а то ходите тут голышом...

Он провёл нас через заднюю дверь в небольшой вестибюль усадил на скамейку и, указав рукою на шкаф в углу, проговорил:

– Вот, одевайтесь, там есть халаты... а я пока сбегаю домой, принесу бутылочку “всамделишной” (так в Кимрах местные ласково зовут самогоночку). Могу и вас угостить. Я – скоро...

Он исчез за дверью, а мои инопланетянцы сразу вскочили на ноги и ринулись к двери. Дверь была заперта на кодовый замок, но что такое код для моих прохиндеев. Через несколько секунд замок был взломан. Дверь открыта и мы вошли в морг. На больших оцинкованных столах лежало три трупа покрытые простынёй. Инопланетянцы сорвали простыни, швырнули их на пол, и я увидела, три нагих трупа. Это были молодая женщина, девочка-подросток лет восьми-девяти и маленький мальчик – на вид ему было лет пять шесть – не больше. Инопланетянцы забрались на столы, встали над трупами на четвереньки: Мама Малыша – над женщиной, розовая Врачиха над девочкой, а Малыш над малышом. Они наклонились, прильнули губами к их посиневшим губам и начали делать им, как мне показалось, искусственное дыхание. Вскоре и вправду трупы задёргались, зашевелились и ожили. Инопланетянцы же наоборот, один за другим свалились со столов и превратились в какие-то бесформенные мешки. Женщина первая поднялась, села на стол и сказала мне голосом Матери Малыша:

– Собери оболочки в мешок.

– Какой мешок? Где? – недоуменно спросила её я, а она спрыгнула на пол со стола, и вынув из ящика в углу три мешка затолкала туда тела инопланетянцев. Потом она дала мешок с телом Розовой Врачихи – девочке, Малыша – мальчику, а сама, взяв мешок с телом Мамы Малыша, легко взвалила его за спину и пошла в выходу.

– Идите за мною, сказала она нам.

– Подождите, – остановила их я, – сторож сказал нам, что в шкафу есть халаты. Нам надо б одеться.

– Правильно, – не стала возражать женщина, – Леночка, ты, на этот раз, оказалась права.

Через некоторое время наша компания в белых халатах уже шла по Кимрам. Мне показалось, что сзади в эфире разнеслись истошные вопли!

Покойники! Покойники разбежались!

(Продолжение следует)

Зинка уж с детства стала, что называется, отбиваться от рук. Её отец, Родион Николаевич Мурмулёв – мастер на все руки – часто уходил в запои, а когда из запоя выходил, то уезжал с шабашниками на заработки и по долго не показывался дома. Вернувшись из «командировки» с хорошими деньгами, он накупал своей любимой жене, Зоюшке, подарков и, считая своим долгом напоить всех своих многочисленных друзей «вусмерть» сам, отправлялся в запой. Зойка родила Зинку очень рано, в 22 года, как она сама говорила: «не нагулявшись», поэтому и после рождения дочки она продолжала «гулять», благо, что её благоверный супруг часто отсутствовал и некому было контролировать её распутное поведение.

Родион доверял своей ненаглядной Зоюшке не сказать, чтобы всецело и безгранично, но к её многочисленным внешним качествам он приписывал ей и внутреннее духовно качество – верность. Правда иногда, выпивши, он зыркал на неё суровым взглядом, оценивал её великолепное тело и глухо рычал:

– Зойка, бля, – смотри у меня! Дашь кому-нибудь, сука, – убью!

Зойка хмурилась на это, делала вид, что обиделась и говорила:

– Ты что, Родион, охерел? Такое сказать! Я те чё, блядища какая, кому-то давать?

Потом подходила к своему Родиону, прижимала её хмельную голову к своему животу и добавляла: – Кому ж я, кроме тебя, мой родненький, дам? Ты ж у меня единственный мой, дурачёк!

– Не смей меня называть дурачком, дура! – хорохорился Родион и стукал по столу кулаком в притворной ярости, а самому были приятны и её ласковые порывы к нему, и её незатейливые слова о том, что он у неё вроде, как единственный.

Зойка дочку любила, но, часто бывало, и драла её нещадно даже за небольшие провинности. Обиженная Зинка забивалась тогда в какую-нибудь щель и пряталась там, пока обида не проходила. Однако вскоре отходчивая Зинка шла к мамке мириться и всё заканчивалось обнимашками, поцелуйчиками и всякими разными сладкими потискиваниями. Зойка с наслаждением прижимала к себе, оглаживала ладонями, ощупывала ладное, стройное, гибкое тело своей ненаглядной дочурки и приговаривала: «Ну, вся в меня... тока чё это ты худышка такая! ». Зойка и вправду была, как мать, смазливая лицом, статная телом, да и характером была на неё похожа: весела, игрива, вспыльчива, но и отходчива. И вовсе не худышка.

Когда Зинкин отец уезжал на заработки, Зойку навещали её друзья, в основном это были холостые мужики, друзья Родиона. С бабами Зойка водиться не больно любила, считая их вздорными, завистливыми, глупыми курами, и поэтому подруг почти не имела. Зато мужиков вокруг неё вертелось порядком. Мужикам она всегда была рада, принимала их, как родных – наливала им «мурмулёвочки», так называли они самогонку мурмулёва производства, ставила на стол солёные огурчики, помидорчики, грибочки... Гость выпивал стопочку забористой «мурмулёвки» крякал от удовольствия и закусывал вкуснющими зойкиными соленьями. После третьей, бывало, мужик, не сдержавшись, прихватывал проходящую мимо него Зойку за её крутую аппетитную задницу и приговаривал: «Ай, Родион! Отхватил такую офигенскую кралю! А поделиться-то как? С друзьями надо делиться! ». Такой грубый юмор вовсе не раздражал Зойку. Наоборот, ей было очень приятно и льстило, что столько крутых красивых мужчин не равнодушны к её прелестям, и как они всегда добры с нею и обходительны! Порой даже закрадывалась в её голову мыслишка: «И на кой ляд я вышла за этого неотёсанного грубияна и дикаря, када вона их скоко вокруг – красивых да вежливых? ». Но потом устыдившись такого греховного своего помысла, она говорила себе: «Нет, Ромка мой лучше всех: и силён, и умён, и статен, и на все руки мастер! ». Для приличия, она некоторое время сохраняла перед гостем видимость скромности и целомудрия, но потом, не сдержавшись, подсаживалась к столу и сама выпивала стопку-другую, а то и третью «всамделишной» – так в семье Мурмулей, да и во всех Кимрах порой именовали самодельную выпивку. После этого она закусывала, беря закуску прямо с тарелки гостя, и отпускала какую-нибудь скабрёзную шуточку типа:

– А у тебя там штаны ща не треснут?

– С чего бы им трещать-то? – удивлялся озадаченный гость, не поняв сперва смысла шутки, – я вроде и поел-то всего-ничего.

– Да не на заду, а спереду у тя, я вижу, штаны, глянь, ка топырятся от стояка-то твово!

Когда до разума охмелевшего уже гостя доходил столь толстый намёк, он широко улыбался и отвечал что-то вроде того:

– Да глядя на твои формы, хошь у кого хер встанет, если, канеш, он мужик, а не ампутент какой!

Прислушиваясь к таким разговорам, игравшая в углу в свои игрушки, Зинка делала вид, что находится не здесь, а в своём детском мiре, но мотала эти беседы себе на ус, не видя впрочем в них ничего предосудительного. Наоборот, приход гостей в отсутствии отца казался ей всегда весёлым праздником, с налётом некоего таинства При гостях Зойка не позволяла себе не только дать дочке затрещину, но даже накричать не неё. Если мать, при госте, даже просто слегка повышала на Зинку голос, мужики тут же вставали на Зинкину защиту и не позволяли матери её обижать. Да и гости приходили всегда не с пустыми руками: то мороженого ей принесут, то ещё каких других сладостей. В общем, Зинка любила мамкиных мужчин едва ли не больше, чем своего отца.

Отужинав, Зойка начинала загонять Зинулю спать... Это был сложный и многоходовый процесс. Зинка спать ложиться наотрез отказывалась и только угрозами матери и долгими уговорами гостей удавалось, наконец, препроводить её в свою комнату и уложить в постель. Обычно, умаявшись за день, Зинка засыпала по-детски быстро, но иногда ей по какой-то причине не спалось, и она, лёжа в постельке, прислушивалась к происходящему за стеной. Звуки, доносящиеся оттуда, были разными: то то смех, то плач, то пьяное пение, то такой грохот, что Зинке делалось страшно, и она в испуге забиралась с головой под одеяло и, свернувшись калачиком, пережидала испуг трясясь и дрожа. Но чаще Зинка слышала тихие смешки, ласковое воркование и разговоры вполголоса, слова которых невозможно было разобрать. Тогда детское любопытство начинало распирать Зинку так, что она, забыв страхи, откидывала одеяло в сторону, вскакивала с постели и, шлёпая босыми ногами по полу, зимой в одной ночнушке, а летом и совсем голышом, прокрадывалась к двери, открывала её, и высовывалась в коридор, Не увидя там никого, она в полумраке прокрадывалась к гостиной зале и высовывала свой носик туда, Если и там никого не оказывалось, Зинка кралась к родительской спальне, откуда доносились эти странные сладострастные звуки, напоминавшие порой ей мамкино воркование, когда дочка начинала вдруг к матери ластиться, а та в ответ с умилением обнимать её, ласкать и голубить. Тогда детская ревность взыгрывала в Зинке, она стремительно вваливалась в спальню и, даже застав мамку с гостем в самых причудливых позах, без тени смущения, забиралась в постель, протискивалась меж них или устраивалась верхом,

– Пошла вон отсюда, бесстыжая сучка! – орала на дочку мать, но гость, обычно, невзирая на этот «облом», только смеялся и, заступаясь за Зинку, говорил:

– Да ладно те, Зойк, оставь её, пусть поиграет... – а потом, подумавши, прибавлял: – тока смотри, доча, папане ни чё не скажи...

Зинка и сама каким-то чутьём понимала, что рассказывать отцу о мамкиных гостях ничего не следует, и никогда ни намёком, ни словом ни разу не проговорилась отцу о матерних гостях и её похождениях.